Юрий Леж - Искажение[СИ, роман в двух книгах]

В тот момент Пухов просто взял на карандаш это странное явление и бросил на его проверку и анализ с десяток программистов и системщиков, надеясь выловить обыкновенные сбои в электронике или программах. И вот, совершенно неожиданно, Паша связал этих двойников с нелюдями, давшими задание Часовщику…

— А где, кстати, сама наша Анна Иоанновна? отдыхает? — поинтересовался Пухов, пытаясь взять паузу на обдумывание пашиных слов.

— Еще как отдыхает, я надеюсь… — ухмыльнулся Паша. — Я их к Александре завез, пусть порезвятся девчонки после такой-то ночи…

— Я не в свое дело лезу, — осторожно сказал Пухов, понизив голос почти до шепота. — Но ты-то сам как к этому относишься? Ну, девочки с девочками, мальчики с мальчиками, да еще тут волна какая-то у нас пошла — втроем-вчетвером жить, всем вместе спать и на одной кухне хозяйничать… на досуге как-то думал об этом — ничего в голову не пришло хорошего… или я уже старый стал?

— А зачем думать? — искренне удивился Паша. — Все было придумано до нас, достаточно классиков почитать…

"…Обыкновенная пища малого из крестьян — хлеб, квас, лук; он жив, бодр, здоров, работает легкую полевую работу. Он поступает на железную дорогу, и харчи у него — каша и один фунт мяса. Но зато он и выпускает это мясо на шестнадцатичасовой работе с тачкой в тридцать пудов. И ему как раз так. Ну а мы, поедающие по два фунта мяса, дичи и всякие горячительные яства и напитки, — куда это идет? На чувственные эксессы. И если идет туда, спасительный клапан открыт, все благополучно…"

— Что-то дореволюционное? — не узнал цитату Пухов.

— Лев Толстой, — кивнул Паша. — Умный был мужик и объяснить мог все просто и доходчиво…

— Значит, пусть молодежь бесится, выпускает излишки энергии, раз не загружена работой до упаду? — задумчиво произнес Пухов, но было видно, что думает он вовсе не о сексуальных привычках современных юношей и девушек. — Значит, считаешь, что брать надо этих допелльгангеров здесь, в городе?

— Брать или просто поговорить — это по обстоятельствами, — согласился Паша, сразу поняв для чего нужен был Пухову неожиданный зигзаг в разговоре. — А вот искать — точно здесь. Я, как узнал, сразу почувствовал — они обратно идут, через туман. И не пустые, пустые бы не пошли. Но вот как среди полусотни тысяч людей за день двоих-троих вычислить — это тебе и карты в руки, Егор…

— Карты — это да, без карт какая ж игра получится, — кивнул Пухов. — Ладно, придумаем, и побольше народу шерстили, если надо было, приходилось, опыт есть… подумаем до обеда и решим — как…

— Вот теперь последняя просьба будет, Егор Алексеич, — сказал благодушно Паша. — Общая, так сказать, и от меня, и от Аньки… Если успеете, выйдете на допелльгангеров, про нас не забудьте. Очень уж хочется на этих красавцев глянуть…

— Да куда уж теперь без вас-то? — искренне ответил Пухов. — Теперь без вас, ребята, я никуда…

И все было, как первый раз. Ушла, исчезла где-то в бездне прошлого вчерашняя безумная ночь. Будто бы и не бесились они вчетвером на этой широкой, удобной кровати, взбодренные вином, коньяком и общим желанием. А, может быть, и было ничего подобного, а просто привиделось в странной эротической фантазии эта групповая, греховная, но от того не менее сладкая, запретная любовь….

Но сейчас они были вдвоем, только вдвоем во всей вселенной. И Анька, стараясь не дать подруге опомниться, задуматься о прошедшей в эту ночь встрече на отвалах, а странном поведении всех её участников, ласкала и ласкалась сама, принимая и отдавая ласки с неожиданным рвением и страстью. Казалось, она совсем забыла о собственном удовольствии, о вечном желании оргазма в компании, что мальчишек, что девчонок. Ей хотелось просто дотрагиваться до Александры, касаться её крупных сосков, трогать губами нежную, тонкую кожу на шейке, улавливать под пальцами дрожь возлюбленного тела…

Потеряв голову от счастливого желания обладать и отдаваться, Анька при этом все равно отлично осознавала происходящее и помнила, где и какие в комнате припрятаны игрушки… такие неожиданные здесь, в глубокой провинции, но такие забавные стеклянные, звенящие при соприкосновении… и длинные, что бы хватило на обеих, со специальным держаком в середине… и даже крепкий, каучуковый, розовый, закрепленный на шлейке, что бы можно было застегнуть его на бедрах и почувствовать себя мужчиной в отношении Сани…

И солнечные лучи, ворвавшись в комнату, уже никого не тревожили и не стесняли, а только ярче оттеняли наготу и прекрасные движения близкого и любимого здесь и сейчас тела… и в солнечных лучах Саня стояла перед Анькой на локтях и коленях, оттопырив совсем еще не женскую, худенькую попку и ожидая того сладостного мига, когда подруга войдет в её лоно, только что целованное и обласканное, упругой резиновой штукой, сделает десяток движений, заставляющих замереть от восторга, рождающегося где-то внутри, внизу живота… и припадет своими острыми, колкими сосками к обнаженной спине…

И фантазия меняла позы… заставляя искать все новые и новые, что бы крепче прижать… подальше отстраниться… ничего не видеть, кроме любимых глаз и рассмотреть всю — от макушки до кончиков пальцев на ногах… и видеть… видеть… видеть… трогать… касаться… сходить с ума…

И чуть шершавый, розовенький язычок, приводящий к блаженству, скользящий то в потаенных глубинах, то на самой поверхности… облизывающий и теребящий… легонько и сильно… страстно и нежно…

А потом был взрыв… нет, много-много оргазменных спазмов, взрывов, фейерверков, затмевающих и солнечный свет, и сознание…

И накрывающая всё и вся своей непонятной энергетикой музыка…

"Твои драные джинсы и монгольские скулы…

Ты была моей тайной, зазнобой моей…"

Анька очнулась от чуждого, непонятного звука. Ему было не место тут, в уютной спальне Александры. И пусть звук этот, казалось, никому не угрожал, но был чужеродным, лишним и ненужным.

Мгновенно приходя в себя, будто сигналу тревоги, Анька поняла, что слышит "белый шум" только-только включенного радиоприемника, этакий набор шорохов, шипения, еле слышного, далекого присвиста… В поисках источника шума Анька наткнулась глазами на небольшую серую коробочку, подвешенную на стене, в углу. Её не было заметно ни в первый, ни во второй раз, когда Анька попала в эту комнату, да и не обращала она тогда внимание на особенности интерьера, ни на что не обращала, кроме своих подруг…

Не успела Анька сообразить, зачем и к чему раздается "белый шум" из неведомой радиоточки, как шум этот сменился резкими ударами металла о металл, такими звонкими и немузыкальными, будоражуще-тревожными, что иначе, чем каким-то сигналом очень неприятного свойства, их назвать было трудно. Свернувшуюся калачиком и сладко дремлющую на самом краю постели Саню звук этот подбросил, усадил еще не проснувшуюся, трущую глаза кулачками и пытающуюся оглядеться, что бы спросонья понять — где же она находится?